Какая pоскошь - окно после трёх недель безоконного существования! И дерево за окном - не первой молодости, но и не старый ещё дуб, верхняя видимая часть ствола его такая гладкая, что сначала подумала - бук, но ниже кора в классически дубовых морщинках-трещинах, украшенных серебристо-зелёными кружевами лишайника; да вон и листья сохранились кое-где на нижних ветках, жестяные жёлтые, удостоверяющие и утверждающие - дуб, дуб, дуб... Они будут облетать медленно, по одному, в самые ветрeные из дней.
Серое небо в просвете между ветками, но первым же утром - нежно-голубое, и по тому, с какой стороны загораются неярким золотистым светом ветви и ствол, понимаешь, что окно обращено к северо-северо-западу. Вот чайка мелькнула в просвете между веток, а вот что-то непонятное происходит в другом просвете, узком, бутылочной формы или узкой вазы, - будто просунули туда пушистый ёршик и, энергично орудуя им - по краям его волоски светятся - пытаются отчистить голубую небесную эмаль, которою выстлана внутренность сосуда, от прилипших к ней тонких веточек. Но вот появилась и вся чистильщица-белка, прежде не видная за толстой веткой, окончив работу, заброcила пушистый ёршик на спину; а веточки, испещрившие эмаль, все на месте, ясными ночами будут по-прежнему медленно-медленно бродить между ними мелкие звёзды.
У самого окна - пышный куст рододендрона. В холодные дни крупные кожистые листья его сворачиваются трубочками, темнеют, буреют, поникают, такими вот причудливыми конусами и уйдут потом под снег, но чуть потеплее - разворачиваются, приподнимаются, заполняя снова всё пространство полусферы верхушки куста, и зелень оживает, делается светлее и ярче, густеет, освобождаясь от бурого. И в первое же тёплое утро появился кардинал, я не видела, как он прилетел, может и не прилетел, а откуда-то из недр куста вынырнул, сидел, то в окно заглядывая круглыми за чёрной маской глазками, то поворачиваясь в профиль, смешно нацелив в сторону коралловый конус клюва; и все следующие его появления - раза два-три в неделю, пока не похолодало и не выпал надолго снег - а тогда стал он редким гостем - были столь же неожиданны, ни разу не удалось его увидеть в полёте, хотя, заметив его, пыталась не сводить с него глаз, но то заслонили его, возясь с капельницей, то ещё что-то отвлекло на несколько секунд, - и вот уж пуст куст.
Когда листья полностью развёрнуты и зелень густа и блестит маслянисто, огненно-красное кардиналово оперенье резким контрастом кричит на мозаике рододендроновой листвы, куст с птицей кажется неправдоподобно тропическим, попавшим сюда по ошибке.
Но вот однажды, когда вдруг потеплело и посветлело к концу непогожего дня, одного из самых коротких в году, и поникшие листья приподнялись и почти развернулись, образовав полуоткрытые зонтики или веера, в перламутровом свете рассеянных пеленою тончайших облаков предвечерних лучей появившийся вдруг кардинал показался совсем другим, ярко-красная мантия сменила тональность, алое стало мягче, бархатистее навстречу красновато-коричневому, проявившемуся вдруг в зелени, исчез попугайно-тропический контраст, и кардинал с его хохолком и чёрной маской был уже не экзотическим гостем, а домашним, законным обитателем такого куста, особенно на одной из веток, где удивительно кстати пришёлся красный хохолок в полукружье вееров и зонтиков.
И снова совсем иным был он в самый последний раз в холодный день, когда листья свернулись и, побурев, болтались этакими концами застиранных до потери цвета пионерских галстуков из-под остатков слежавшегося снега, расположившегося на верхушках веток длинными многоножками со стекающими вниз краями, - на этом тёмно-буром и серовато-белом птица прозвучала резким сигналом тревоги.
Но самым великолепным было предпоследнее явление кардинала солнечным утром после сильнейшего снегопада, превратившего рододендрон в ослепительно сияющий белизной сугроб фантастически причудливой формы.
Красное в зелени, алое на снегу..
Довольно давно уже утратила долго сохранявшуюся с детства привычку: застав мысли свои в странном каком-то месте, непременно раскрутить клубок назад, понять, как они туда попали, с чего началось; и почти всегда удавалось, пять-шесть коленец, точек поворота - и вот он, исток. А вот теперь как ни стараюсь - не получается. И, кажется, не потому, что так уж ослабела память, а просто - с первого же попятного шага попадаешь не в излом прямой, не в точку однозначного поворота, а в центр пучка лучей, в узел, в почку соцветия, из которого выбран был единственный путь, а остальные остались ждать своего часа. И, попав в эту точку, невозможно обмануть ожидания, не ступить на ещё одну заманчивую тропинку, забыв о поиске источника.
Вот и кардинал на рододендроне - центр такого пучка, откуда и сборы Гриффина на фотосессию, и оба Адреана Стокса, и снегирь на заснеженном чубышнике, и рябина под снегом, и бересклет, и Верлен, и голуби на улице Ильича, и рисунки Врубеля с позапрошлогодней выставки, и Стендаль, и даже Гавриленко и Кедров. .. чего только нет.
.