gsm40

Вот уже не в первый раз отклоняюсь от своей собственной сети тропинок в чтении, "клюнув" на что-то случайно прочитанное в ЖЖ. На сей раз это был пост "о физиологии чтения" (ссылку разыщу и приведу в конце). Не поняла автора поста, потому что не помнила толком ни одного романа Тони Моррисон и приняла на веру, что "душевыворачивающее" действие романов Моррисон идентично тому, которое оказывает на читателя чеховский "Припадок". И те несколько слов, которые я там написала, отсылали к Чехову, а не к Моррисон. Теперь прочла "Mercy" и "Jazz" и уж не написала бы того коммента, но добавлять к нему объяснения там совершенно бессмысленно, поэтому пишу у себя, прежде всего о самом этом чтении.
"Mercy" c первых же страниц вызвал сильнейшее желание перечитать Фолкнера. Но в мир, созданный Фолкнером, веришь безоговорочно с самого начала и чем дальше, тем больше, и в укоренённости его в некой реальности, имеющей почти точный адрес, тоже веришь, и если доведётся усомниться в точности адреса, - это уже не будет иметь особого значения, настолько созданное Фолкнером само по себе стало для меня реальностью. А в мир "Mercy" я поверить не могу, - в существование его и даже в возможность существования чего-либо подобного с той привязкой к реальному месту и времени, которая подразумевается автором. Суть жизни героев не могла быть такой тогда и там, этой безысходной обращённости внутрь себя не могло быть, иначе был бы совершенно невозможен тот мир, который был-таки построен там потом (включая самого автора). Не знаю, какими были люди тогда и там, очень слабо чувствую это... чего искали, - спасения, может быть? - но только не такими они были, как в "Mercy", исключено. Осколки того, что могло бы быть правдой, можно обнаружить только у Джэйкоба, в его мечте. И, думаю, не забуду одинокие кованые ворота, чуть приоткрытые, со змеями, которым так и не довелось сомкнуться в цветок, они останутся навсегда в диком пейзаже с полсотнею пней и недостроенным особняком, а все прочее, в том числе и страницы своеобразной пантеистической красоты, испарится из памяти облаками тумана, ни за что не зацепившимися.
Сначала удивило, почему в русском переводе Жалость, даже в библиотеке поискала было несуществующий роман, не поняв cразу, что "Mercy" и есть "Жалость". Но, может, так даже вернее.
"Jazz" начинается с отвратительной жути (может быть, именно такое в "физиологии чтения" и имелось в виду, в "Mercy" подобное не столь отвратительно), но от неё отрывает голос автора, Город.. Джаз и Город, музыканты на крышах, вольная импровизация, перекличка доносящихся из окон, с улицы фрагментов блюза, прихотливые сочетания, - роман столь же свободно обращается со временем, с прошлым своих героев, с их памятью о прежней жизни и той земле, откуда они "втанцевали" в Город. Даже при беглом чтении невозможно не заметить изощрённой виртуозности вязки, не пойти по следу (Trace, след - имя "героя", он так назвал себя сам: подслушанное "его мать исчезла без следа" было понято "без него"). Музыка врывается и надолго исчезает без следа, не она ведёт по следу, а запахи, они здесь путеводны, как запах гибискуса, который дают понюхать в самом начале, чтоб ближе к концу привести в обиталище дикарки.
Запахи не прекращают атаковать со всех сторон, душные и тлетворные по преимуществу, зловоние мешается с ароматом духов, сигар, туалетной воды, еды, курений, отбросов, женских кремов, крови, металла,сигар,мелких животных, обитающих в городе, пота, одеколона, гиацинтов, лака, табачного дыма, ресторанов, аптек, кондитерских и парикмахерских и снова крови. За тонкой струйкой в густой чаще сплошных запахов тебя ведут как собаку по следу, которая ищет.. нет, не преступника, мы знаем с самого начала, кто убил, знаем, что искать убившего не будут, все знают и наказания не будет, только оплакивание невозвратимого блаженства может иметь место в этом мире, где нет и не может быть "я люблю её", а только "я люблю свои чувства к ней, их сладость", и город любят за то, что он даёт возможность почувствовать себя по-новому и богаче, приятнее; чувствовать себя и ничего больше, другой человек , всё остальное нужны только и постольку, поскольку они увкусняют, услащают это чувство себя.
Прочесть последнюю страницу "Джаза" и вспомнить (по поводу, упомянутому вначале) первую страницу "Припадка" - как вырваться из душной комнаты со спёртым отравленным воздухом, где густо столпились запахи продуктов Клеопатры, парикмахерской, птичьих клеток, где вытолкнули из окна в январский пронизывающий сырой холод попугая, успевшего крикнуть "Я тебя люблю" - единственное живое существо в романе, которое способно что-то знать о верности и привязанности - и вздохнуть наконец полной грудью на ночной улице, где падает снег и идут люди и кто-то запел... и в сочувствии человеку, которому так плохо при дуновении подобного, нет ничего общего с "душевыворачиванием" "Джаза" или "Жалости".